Я отчетливо помню первые тревожные сигналы своей психики. Было лето 2016 года, вечер перед сдачей IELTS для поступления на программу «Академическая аспирантура». Проверив ленту фейсбука, я обнаружила пост о внезапной трагической гибели друга. Захотелось отмотать время назад и убедить себя, что я его не видела. В принципе, я так и сделала: завершила последние приготовления, а утром пошла на экзамен. Когда началось аудирование, я испытала нечто странное. Сначала возник шум и звездочки перед глазами, дрожь, холодный пот, тошнота, а затем — оглушающая паника. Стало так страшно, словно меня вот-вот не станет. Я чувствовала, что не могу больше находиться в аудитории, но мысль покинуть ее ужасала меня не меньше. Дальше помню все смутно: как-то оказалась на улице, меня трясло, я рыдала, не понимая, что делать, кому звонить, куда идти. Потом кое-как вызвала такси, приехала домой и уснула на много-много часов. Тогда я не знала, что это моя первая паническая атака.

Второй эпизод случился почти через год. Предстоял кандидатский экзамен по философии науки. Я готовилась, как никогда, и ко дню сдачи знала билеты почти наизусть. Экзамен шел долго, я вышла в туалет и со всего размаху врезалась в металлическую грань двери. Бровь была рассечена, кровь залила мне глаз, текла по лицу и шее. Вернувшись в аудиторию, я с неловкой улыбкой объяснила, что случилось, и села отвечать. Члены комиссии шутили и перешептывались между собой во время моего ответа и говорили со мной в уничижительной манере. Большинства вопросов не было ни в программе курса, ни в билетах, ни на лекциях. Я получила «отлично», но чувствовала себя очень подавленно. С того дня я впала в сильную апатию, стала раздражительной, появилась постоянная тревога.

Затем все стало разворачиваться очень быстро. Через месяц, когда я была в Копенгагене на учебной программе от Гарварда, у меня случился психоз. Вернулась я в очень тяжелом состоянии: потеря сна, невозможность сконцентрироваться, непрекращающаяся тревога, отсутствие аппетита, гиперактивность. Это была маниакальная фаза. Зимой она сменилась депрессией: вернулась апатия и панические атаки, усилилась тревога, появились суицидальные мысли. Когда я отчетливо ощутила, что могу навредить себе физически, что-то щелкнуло. Я осознала, что мне нужна помощь.

Мне понадобилось больше года, чтобы понять, что необходим перерыв. Основная сложность состояла в том, чтобы осознать и принять свое психическое состояние как заболевание, а не как набор отдельных реакций на стресс и жизненные неурядицы. К тому же при многих ментальных заболеваниях сложно адекватно оценить свое самочувствие. Я долгое время ругала себя, стыдила или просто уповала на «завтра» в надежде, что все непременно наладится. Внутреннее убеждение, что нужно просто перестать ныть и усилием воли вернуться за рабочий стол, очень давило и только усугубляло мое состояние.

В таком режиме я просуществовала до момента стажировки. Я чувствовала, что полгода в чужом городе меня уничтожат, и решила отказаться от поездки в Лондон. Дотянув до осенней аттестации, я практически не сдвинулась с мертвой точки в своем диссертационном исследовании. Это ужасно меня тревожило. Я попала в замкнутый круг: не могла работать из-за тревоги и все сильнее тревожилась из-за того, что не могла работать. Сон ко мне не вернулся, а физическое состояние и когнитивные способности только ухудшились. Вишенкой на торте стали частые панические атаки на фоне болезни родителей и близких. Я поняла, что без академического отпуска не справлюсь.

Первым делом я позвонила своему лечащему врачу-психиатрке в частной клинике. На консультации она поддержала идею об академическом отпуске, но не смогла ответить на мой вопрос о КЭК и предложила оформить обычную справку из медучреждения. Я отнесла документ в учебный офис, однако через два дня менеджерка университета сообщила, что такая справка не подходит. Меня охватила паника, я начала судорожно гуглить. Выяснилось, что КЭК проводится в районных психоневрологических диспансерах (ПНД), а также в частных клиниках, которые сертифицированы на вынесение такого рода решений. Подключив знакомых, связанных с психиатрией, я выяснила, что в ПНД от первого приема до КЭК может пройти от одного до полутора месяцев. Такого запаса времени у меня не было, и я решила обратиться в частную клинику.

Молодая психологиня подробно расспрашивала меня про каждую татуировку, делая записи на планшете. Отметила пирсинг в носу, после чего поинтересовалась, давно ли я люблю истязать себя, а затем спросила, почему у меня все еще нет детей. Когда доктора составили заключение,мы пошли в кабинет главврача. Он сидел за столом под портретом Путина. Прочитав мою анкету, главврач отеческим тоном посоветовал мне завести малыша и жить нормальной жизнью. Через два дня я забрала заключение КЭК и отнесла в учебный офис. Тогда я еще не знала, что диагноз можно попросить вписать шифром. Оказалось, что знать свою болезнь и увидеть все диагнозы, написанные в строчку на официальной бумаге — не одно и то же. Это было очень тяжело, хотя ничего нового из документа я не узнала. От первой КЭК я отходила еще неделю, лежа в кровати в слезах.

По прошествии полугода и при полном соблюдении всех предписанных врачами мер, приема медикаментов и еженедельных консультаций психотерапевта, я не заметила никаких улучшений. Каждый день я открывала файлы с диссертацией, работа не шла, и я корила себя за несостоятельность. Диссертация становилась моей «утиной охотой» из пьесы Вампилова. Я каждый день думала о ней, но не писала. Поэтому я решила продлить отпуск. Я снова выбрала наименее энергозатратный путь и обратилась в другую частную клинику — на этот раз по рекомендации друга-психиатра. КЭК длилась порядка двух часов. Разговор с молодым врачом был больше похож на защиту: мы говорили о моих научных интересах, теме диссертации, о литературе и марксистской историографии. Правда, и в этот раз без портрета Путина в кабинете не обошлось.

Академический отпуск, конечно, освобождает от нагрузки в университете. Но также он освобождает от стипендии. В моем случае я лишилась именной стипендии, которая составляла значительную часть моего дохода. Частная психиатрия требует денежных вложений: регулярные консультации психиатра, еженедельная психотерапия и таблетки обходились мне в 20 тысяч рублей в месяц. Я переезжала с квартиры на квартиру, меняла работы и мелкие подработки — конечно, это не способствовало выздоровлению. Я лежала в кровати и плакала, потому что перестала понимать, чья эта квартира и чья эта жизнь. Не выдумала ли я мир, в котором люблю науку, люблю читать книги и писать тексты? Я начала сомневаться в себе и во всех своих ориентирах, которые до депрессии казались мне незыблемыми. Тогда я осознала, что мой опыт лечения в частных клиниках вкупе с желанием сохранить возможность вернуться в университет не дают никакого результата. Я по-прежнему не способна наверстать упущенное время работы над диссертацией и привести свое ментальное состояние в норму. И мне снова нужен отпуск. Все взвесив, я пошла в районный психоневрологический диспансер.

Конечно, меня испугала атмосфера: бежевые обшарпанные стены, пациенты с потухшим взглядом, выходившие из процедурной после капельниц. Одну женщину я поймала на лестнице, у нее были судороги и явно затрудненная координация. Я довела ее до гардероба, помогла одеться. От такси она наотрез отказалась и ушла.

Участковая докторка после моего подробного рассказа о симптомах вызвала медсестру в кабинет: «Ты посмотри, Галь, молодая, руки-ноги, у нее прописка, квартира, работа, муж. Детей только нет и не хочет почему-то — хочет диссертацию, ей-Богу... и вот депрессия, видите ли». Согласившись на дневной стационар, я попала на вторую ступень лечения в ПНД, включающую прием дорогостоящих лекарств и постоянное наблюдение по ОМС, то есть бесплатно. Дневной стационар предусматривает ежедневный прием лекарств, консультации с психологом и лечащим психиатром. Все специалисты были адекватные, отзывчивые и даже не предлагали «завести ребеночка». В дневном стационаре я впервые за полтора года получила диагностику, которая отменила все предыдущие диагнозы и поставила все на свои места. Мне невероятно повезло с лечащей докторкой — я получала море поддержки и заботы: она обнимала меня, радовалась моим маленьким победам и улучшению состояния.

Свою последнюю КЭК я прошла через полтора месяца лечения в ПНД. Снова кабинет, снова Путин. Главврач задавал вопросы мне и моему лечащему врачу. Прошелся по уже традиционному опроснику: «Муж? Работа? Квартира? Дети? А, сначала диссертация... Ну, все понятно». Спросил, чем я хочу заниматься. Я ответила — наукой и преподаванием. Главврач улыбнулся и замялся. Я напряглась. Он выдержал паузу, затем посмотрел на мои татуировки и пирсинг и спросил, планирую ли я изменить стиль перед тем, как начать преподавать. Мой лечащий врач бросила на меня взгляд, означавший «можешь не отвечать». Так я прошла свою третью КЭК и продлила академический отпуск до максимально возможных двух лет.

Широкий спектр психиатрических расстройств подразумевает длительное и интенсивное лечение. Подбор лекарств требует времени. Часто пациенты сталкиваются со множеством побочных эффектов, реакции на препараты крайне индивидуальны, поэтому необходимо постоянное наблюдение у врача и корректировка — и снова время. Не стоит воспринимать академический отпуск как провал, неудачу или следствие допущенных ошибок. Ведь ментальные заболевания — это не то, что можно чем-то заслужить. Вероятность возникновения психического расстройства определяется множеством факторов: от генетических особенностей до условий среды и случайных эпизодов в жизни человека. Но главное — они проходят, просто нужно дать себе время на восстановление.

Сейчас я впервые за два с половиной года чувствую себя значительно лучше. Вернулась мотивация и желание читать, писать, думать, говорить, бегать, прыгать и, на что я уже не надеялась, восстановился нормальный сон. Мне интересна моя диссертация и множество всего внутри и за пределами академии.