В первой части нашей дискуссии «Университет в Яме» мы обозначим проблемы студентов и преподавателей в современных российских университетах. Во второй части обсудим успешный опыт их решения со стороны инициативных групп и отдельных активистов.

Каждый спикер выскажется об основных проблемах современных российских университетов.

Как представитель профсоюза, я понимаю, что это [проблемы университетов] довольно левая тема. Мы видим, что политическое давление в вузах возникает по материальным причинам. Например, сейчас образование, как и другие социальные сферы, сталкивается с сокращением бюджета: доля платных мест в университетах растет, а количество бюджетных мест остается прежним. Если мы обратимся к демографии, станет ясно, что уже через пару лет мест будет сильно не хватать с теми цифрами приема, которые есть сейчас, отчасти и потому, что государство вынуждено сокращать бюджет. Конечно, всё это влияет на то, как университет и его администрация относятся к своим студентам.

Коммерциализация – понятная концепция: есть заказчик, а есть вуз как исполнитель. И когда выстраивается такая картина мира, получается, что вуз перестает быть сообществом, его разделили. Это приводит, на наш взгляд, к тому, что солидарность между студентами и преподавателями становится сложнее установить.

В России нужно учитывать, конечно, и специфику политического режима: ректоры вузов под давлением Министерства образования, Министерства финансов, которые выделяют им средства, вынуждены контролировать, все больше и чаще заглядывать в паблики студентов, в их переписки, мониторить чаты каждой группы для того, чтобы смотреть, как бы чего не вышло.

Процесс привыкания к подобному был достаточно долгим. Оказалось, что есть постоянный негласный надзор, и он обусловлен, к сожалению, как раз теми материальными проблемами в условиях кризиса. Конечно, надзор вызывает недовольство. И оно может выплескиваться, когда есть очевидные политические причины, как случилось, когда арестовали Егора Жукова, Даниила Конона, Айдара Губайдулина, Валерия Костенка и, в меньшей степени, в случае с Азатом Мифтаховым.

Сейчас очевидно, что все внимание студенчества приковано к этим арестам. Но основу происходящего мы видим именно в материальных причинах, и, соответственно, боремся за повышение стипендий, причем, вне зависимости от оценок, т.е. если у вас есть «тройки», вы тоже имеете право получать стипендию, потому что студент должен учиться, а не работать, чтобы нормально жить. Также мы боремся за право на нормальное общежитие, право на самоуправление в вузе. Это нужно как раз для того, чтобы не давать администрации пресекать какие-то инициативы студентов, чтобы выдвигать требования и быть услышанными.

Наверное, чтобы выдвигать требования, выступать за свободу для арестованных студентов, бороться за лучшие социальные условий, нам надо объединиться и самоорганизоваться. Лучше всего, думаю, для этого подходит профсоюз.

Митя, спасибо большое, что представил профсоюз. Я сама недавно была студенткой. Ты много говорил об объединении студентов и преподавателей. Скажи, как ты это видишь, и как вы фокусируетесь на этом вопросе внутри самого профсоюза?

Мне лично кажется, что у студентов и преподавателей много оснований для объединения, но оно не происходит. И часто потому, что студенты получают некачественное образование в вузе: у них слишком большая группа (у меня группы по 30 человек!), какой-то странный учебный план. И они винят в этом непосредственно преподавателя (я тоже так делала).

При этом, на самом деле многие преподаватели тоже заинтересованы в осмысленности происходящего в аудиториях, и совершенно не заинтересованы в том, чем они на самом деле занимаются: например, в составлении бесконечных ПУДов [Программ учебных дисциплин. — прим. ред.], которые, кстати, становятся все более формализованными. Теперь преподаватель должен расписать тему каждой лекции, каждого семинара и даже самостоятельную работу студентов. Государство как будто хочет видеть все, что ты делаешь и что делает студент в рамках твоей дисциплины. Мне это кажется излишним: такой контроль не поспособтсвует развитию образования.

Возвращаясь: есть напряжение, которое студенты часто вымещают на преподавателях. Как ты видишь возможное решение этих вопросов? И может ли на вашей площадке проходить объединение преподавателей и студентов?

Кстати, проблема, о которой Элла сказала, она как раз напрямую связана с тем, что бюджет сокращается и меньшее число преподавателей обязано работать со всё большими группами и к тому же выполнять бюрократическую работу, которую мог бы делать другой персонал университета на соответствующей ставке. Профсоюз замечательно относится к преподавателям. Мы знаем, что молодые преподаватели, например, в Высшей школе экономики, сталкиваются с гигантским давлением: нужно постоянно продлевать договор, есть требования по публикациям, часам работы. Зарплата в Высшей школе экономики выше, чем в среднем по стране, но тоже не сахар с таким объемом работы.

Поэтому одним из наших принципов является солидарность с преподавателями. Общая работа студентов и преподавателей в университете должна цениться выше. У преподавателей это, естественно, выражается через зарплаты.

И уменьшение часов. Представьте себе, 900 часов преподавания в год (это верхняя граница нагрузки, насколько я понимаю). 100 часов в месяц, 25 в неделю, несколько занятий каждый день. И при этом ты большую часть времени, на самом деле, уделяешь не самим парам, а подготовке к ним. Это работа без выходных. И ты ещё должен публикации какие-то писать. Это 12-часовой рабочий день.

И ещё наша общая работа – это и повышение стипендии для студентов. Раз заговорили про принципы профсоюза, я их озвучу. Первый – демократичное управление. Если есть какая-то структура в вузе, то нужна процедура выборов, для того, чтобы никто не провёл лидерский захват. Следующий принцип — очень важный принцип недискриминации. Профсоюз открыто провозглашает, что невозможно дискриминировать никого и ни по какому социальному или врожденному признаку: ни по признаку сексуальной ориентации, принадлежности к другой расе или национальности и т.д. Наша задача — объединяться и солидаризироваться. И, соответственно, солидарность с преподавателем мы видим как основу для совместной борьбы университета за требование повышения нашего общего материального благополучия.

Я чувствую себя ведущим на дебатах между кандидатами в президенты, которые рассказывают свои предвыборные обещания: мы будем повышать то и это. Есть вопросы из аудитории к Мите?

Здравствуйте, меня зовут Идиль. Буквально вчера я получил студенческий билет. Меня очень волнует, что я теперь могу делать, как студент, чтобы «университет вне политики», как концепция, перестала существовать, чтобы университет был свободным? Чтобы меня не сажали за свободные высказывания, как минимум.
Вообще когда мы говорим о домогательствах на кампусе, мы одновременно говорим о двух проблемах.

Я думаю, всё должно двигаться к организованным действиям внутри вуза. Там будут представители разных вузовских организаций, а вы присоединяйтесь к этим организациям, потому в одиночку вы действительно не справитесь, если вас посадят [в зале раздаётся смех]. Все мы знаем, что это реально и очень несмешно. Но если посадят ещё кого-то, нам необходимо выходить дальше, ходить на суды. Даже если у нас пары, даже если у нас есть дела, нужно проявлять солидарность, массово выходить на улицы.

Сейчас мой ответ на ваш вопрос — присоединяйтесь к активным организациям в своем вузе. Узнайте о них, спросите, чем они занимаются. Распространяйте информацию про студентов-политзаключенных. Вместе с этими ребятами выстраивайте стратегию, говорите с аполитичными студентами, вместе решайте, как действовать дальше. Нужно нарастить критическую массу, против которой уже не смогут справиться те люди, которые очень хотят нас посадить, которые выгнали нас из Ямы [мероприятие «Университет в Яме» планировалось провести в амфитеатре на Хохловской площади, но в день его проведения «Яма» была огорожена и оцеплена по всему периметру, а МВД выпустило предупреждение о незаконности мероприятия], которые загнали нас сюда.

Передаю слово Элле Россман. Элла, расскажи, пожалуйста, про своё видение проблем в российских университетах, со своей перспективы.

Я могу рассказать о том, с чем я сама столкнулась. Перейдя в статус преподавателя, я оказалась в шоке от понимания того, какими вещами преподаватель должен заниматься и сколько людей на него давит со всех сторон.

С одной стороны, на него давит администрация, потому что он должен, например, все ПУДы предоставить вовремя, потом предоставить ПУДы в другом формате, потому что формат изменился, потом с ведомостями разобраться и т.д. С другой стороны, есть студенты, которые очень хотят что-то знать, хотят, чтобы всё было осмысленно, а ты очень хочешь им это дать в условиях, когда остаётся все меньше пространства для осмысленности.

Например, хочется с ребятами читать тексты, больше текстов. А тебе говорят, что половина занятий обязательно должна быть в формате лекций. У тебя должна быть и «голосовая», и семинарская нагрузка, просто потому что так решили когда-то, и до сих пор мы так учимся. Я бы хотела просто читать тексты со студентами и обсуждать их. Оставила бы только семинары. Но если ты так сделаешь, если на практике заменишь лекции семинарами, то какой-нибудь студент нажмет на «красную кнопку», пожалуется, что ты не провел обещанные лекции. И у тебя будут проблемы с администрацией. В таком контексте делать что-то осмысленное довольно сложно.

Я не знаю, как глобально менять эти вещи, если у нас такой государственный контроль за образованием, если нет самоуправления в вузах. Если говорить о Вышке, то тут еще одна проблема: она постоянно расширяется, вместо того, чтобы улучшать то, что уже есть. Университет все время пухнет: увеличивается набор, отдельные курсы, из-за этого увеличиваются группы, и из-за этого происходит постоянный трэш. На факультетах, куда набрали слишком много людей, у ребят нет научных руководителей, они просто не могут их себе найти. Они не помещаются в аудитории.

Что делать в такой ситуации, когда у меня, как у преподавателя, не очень много власти, я просто не представляю. Да, какие-то вещи для начала можно решать самоорганизацией. Например, до сих пор на факультете гуманитарных наук Высшей школы экономики нет гендерных исследований, хотя, казалось бы, культурология, cultural studies должны включать в себя эту тему. Но ее нет. Когда я была студенткой, мы самоорганизовывались в мобильный горизонтальный семинар, который назывался ГИФТ – «Гендерные исследования и феминистская теория». И мы просто сами встречались и читали нужные тексты. Так я начитала всю ту классику, которую необходимо знать, если занимаешься гендерной историей.

И раньше я бы сказала: делайте так же, ребята, собирайтесь в группы, читайте вместе тексты, размышляйте о том, о чем у вас нет пространства размышлять в университете. Но я вижу, что эти маленькие группы не меняют кардинально структуру, в которой ты все время находишься. И что делать с этой структурой, я, честно говоря, не знаю.

Вот сейчас мы организуем с Яном Сурманом, Арменом Арамяном и Машей Меньшиковой «Антиуниверситет» — образовательное пространство с разными курсами. В том числе с теми, которые, например, не смогли организовать в своих университетах преподаватели. Но, опять же, это ситуативное пространство, которое очень уязвимо, оно может схлопнуться из-за внешнего давления или потому, что мы занимаемся этим вне работы, то есть приходим домой и работаем дальше. У нас у всех очень мало сил, мы все очень устали заниматься бесплатной работой.

Как создавать более устойчивые структуры и развивать их в наших условиях, я не знаю. Но это важный вопрос для меня. Спасибо.

Если мы попали в ситуацию, когда не можем изменить вуз, то, может быть, стоит предпочесть вечернее обучение или самообразование?

Я знаю многих людей, которые именно так и делают: ищут другие пути для развития. Может, это какая-то ригидность моей психики, может, идея фикс, но у меня есть такое восторженное представление, что университет — это важно. Университет — это место, где ты можешь думать вместе с другими, дискутировать, производить новые идеи. Мне бы хотелось, чтобы такое пространство существовало и развивалось. Я этим болею.

Но да, есть люди, которые выбирают другие стратегии. И я не готова сейчас давать советы, идти в вуз учиться или не идти. Просто объясняю, почему мне все-таки кажется важным развивать именно университет, а не придумывать, как выйти за его пределы.

Спасибо. И мы переходим к Артему Фирсанову, выпускнику ВГИКа, которому несколько раз запретили снимать его выпускную работу. Можешь, пожалуйста, рассказать эту историю совсем вкратце. Как тебе кажется, насколько вообще она репрезентирует проблемы, которые сейчас есть в творческих вузах и как ее вообще можно решать? С чем это связано?

Я, на самом деле, приехал сюда сразу из аэропорта. Я был в Сьоне, швейцарская провинция, тихий городок среди Альп, и как только я приземлился в Москве, первое сообщение, которое мне пришло, было: «МВД запретило нашу дискуссию в Яме». И эта новость, как каравай, просто встретила меня, я понял, что я наконец-то дома [смех в зале].

Пять лет назад, когда я поступал во ВГИК, если бы мне кто-то сказал, что на защиту моего дипломного фильма приедет Росгвардия в полном обмундировании и с оружием, я бы просто рассмеялся этому человеку в лицо и сказал, что это чушь, что со мной такого не будет. Меня в тот момент не интересовала политика, я был с ней никак не связан. Но за это время я понял, что никто из нас не может быть с ней не связан, потому что любая государственная структура так или иначе обслуживает власть. А власть обслуживает ее. То же самое было со мной во ВГИКе. Там я столкнулся с цензурой.

Но с цензурой не в открытом виде, то есть никто не запретил фильм про Гоголь-центр, про дело «Седьмой студии» [дело «Седьмой студии» — дело о мошенничестве, возбуждённое в отношении Кирилла Серебренникова, Алексея Малобродского, Софьи Апфельбаум и Юрия Итина. — прим.]. Но есть такая форма цензуры, как нищета и бедность. Мне не выделили деньги на мой дипломный фильм, что равноценно невозможности его создания. Но тему никто не запретил. И когда у меня арестовали мой материал, который я снял, когда у меня забрали деньги, когда сотрудники учебной киностудии ВГИКа, с которыми мне нужно работать, интересовались очень активно моей сексуальной жизнью, я не знал, что делать. Как студент, я не знал, как действовать и обратился в сам ВГИК. А он сказал, что нарушений нет, сотрудник у нас прекрасный, и это с вами что-то не так.

Дальше я обратился в Министерство культуры, Рособрнадзор и в Никулинскую прокуратуру. Она очень известная, потому что именно она занималась делом Ивана Голунова, создала его. Я знаком со Старовойтовой Яной Сергеевной – это главный прокурор Никулинской прокуратуры, и вот я обращался к ней со своим маленьким делом, в котором было отказано, и также нарушений и оскорблений было не выявлено. И это также есть в моем фильме. Я надеюсь, вы его посмотрите, когда он выйдет.

Сейчас я вижу, что наконец-то появляется независимая организация студентов. Это прекрасно, потому что этого не хватало. Потому что ВГИК обслуживает власть, а власть обслуживает ВГИК. И нету между этим ничего, и обратиться студенту некуда.

Что вы стали снимать в качестве дипломной?

Я думал, что я сниму фильм про Гоголь-центр, про дело «Седьмой студии», но получилось иначе. Я понял, что происходящее и есть часть истории, часть фильма. И она не менее интересна, чем дело Серебреникова, хоть и гораздо меньших масштабов. В итоге, я снял фильм о запрете снимать фильм [аплодисменты в зале]. На просмотр его как раз и вызвали наряд. И украли карту памяти.

Я получил диплом, теперь я режиссер кино и ТВ и педагог. Этот опыт достался мне кровью, да, спасибо большое вам за такой интерес. Когда я поступал в институт, это был институт моей мечты — кино, искусство. Но в итоге меня поместили в пещеру, где я просто снял фильм с помощью айфона и диктофона. Практически на скрытую камеру и, честно говоря, это не мой фильм мечты. Это не то, на что я рассчитывал, но мне показалось, как режиссеру, как документалисту, нельзя просто было обойти эту проблему и нужно было о ней рассказать тем ребятам, которые поступают во ВГИК и в любой другой институт. Наверное, у вас были какие-то свои похожие истории. Нас как-то всех это связывает, наше общее дело. Спасибо большое.

Еще раз поблагодарю всех спикеров за то, что решили участвовать. Несколько штрихов к этому рисунку [появилось], особенно большой штрих Митя нам добавил. А сейчас мы поговорим со студентами, которые активно сейчас заняты в группах поддержки студентов-политзаключенных и борются с «делом 212».

Вторую часть нашей дискуссии называется «Как выбираться?». Мы поделимся историями успеха борьбы за свободу внутри университетов.

Сначала попросим выступить Никиту Понарина и Ксению Тихомирову, потому что у них общий кейс про организацию группы поддержки в защиту университетских политзаключенных. Никита, хочу, чтобы ты рассказал, как удалось организовать такую активную группу поддержки студента ВШЭ Егора Жукова и других политзаключённых в рамках «московского дела»? Какие были основные трудности?

Основные трудности мы преодолеваем сейчас. И, наверное, анализировать будем позже, потому что всё происходящее – огромный водоворот событий, в котором не остается времени для рефлексии. Это большое упущение, я пытался с первого дня вести какой-то дневник, но ничего не вышло. Поэтому сейчас всё вспоминать довольно сложно.

Началось всё с того, что в пятницу 2-го числа я получил первое сообщение о том, что Егора задержали. Все чаты, в которых я состою, начали активно бурлить, и первая мысль была: «сейчас придут за мной». Я думаю, что это у многих людей, которые связаны с Егором, было ощущение, что вот-вот придут и за ними.

Это было страшно, но потом мы успокоились, поехали по делам. И в этот же день выяснилось, что будет суд, и мы все поехали. Это было очень-очень активно и очень быстро.

Первый суд — это трансляция. Нужно было рассказывать о том, что происходит, и вот этот водоворот нас постепенно закрутил. А после началось уже некоторое выстраивание процессов внутри кампании.

Первый процесс — сбор денег, потому что Егору были нужны передачи. Выяснили, как передачу делать, что для этого нужно, что можно и что нельзя, куда везти. Потом чат «Помощь»: один, второй, третий… Хаос. Но тогда мы смогли собрать за несколько дней около двух миллионов на адвоката и больше 200 тысяч на передачи. Спасибо большое всем, кто скидывается, эти деньги сейчас идут на благое дело.

Мне кажется, что именно с Егора началась активная кампания. С первыми четырьмя людьми, которые были задержаны до него, к сожалению, так не получилось. Но задержания продолжились, и тот опыт самоорганизации, который получился в Вышке, мы смогли передать.

Многое меняется и мне, как политологу, очень нравится, что я буквально могу это пощупать. Но изменения происходят, начиная с конца 16-го года. Сейчас снова увеличивается гражданская активность, причем по всей России: Шиес, Екатеринбург, протесты по реновации. Этих точек очень много. И те люди, которые сейчас включились в нашу кампанию, которые вообще не были связаны с политикой, формируют сейчас огромную сеть.

Эти люди: обычные инженеры, сотрудники каких-нибудь организаций, — сейчас они подключаются и вместе с нами узнают, как работает вся система. Это потрясающий уровень самоорганизации людей, и именно из него рождается настоящее гражданское общество.

Мы столкнулись, конечно же, с огромным количеством проблем и постепенно с ними справляемся, но появляются новые и новые. То, что я сейчас вижу, если смотреть шире, – это история про всю Россию, про множество разных точек, в которых мы способны на самообъединение. Это перспектива не на 2 недели, и даже не на тот момент, когда ребят выпустят. Это перспектива на огромный срок. Спасибо большое.

Я дам сразу Ксении слово, а потом предложу задать вопросы. Ксения, вы тоже организовывали достаточно успешный сбор средств на залог Айдару. С какими основными трудностями вы столкнулись в организации людей именно из университетского сообщества МФТИ?

Когда забрали наиболее известного Егора Жукова и Даниила Конона из Бауманки, мы с моим бывшим одногруппником и другом начали подшучивать на тему того, что силовики решили пройтись по всем топовым вузам Москвы, и как-то странно, что до нашего пока не добрались.

9 августа пришли и к нам. Но нам было проще, наверное, чем коллегам, которые организовывали кампанию в поддержку Егора Жукова, потому что они очень активно и доброжелательно делились с нами своим опытом и всячески нам помогали. Студенческое сообщество активно отреагировало сразу, потому что МФТИ – это такая очень маленькая, добродушная студенческая семья. Но официальной позиции от руководства университета мы до сих пор не получили. Над этим работаем сейчас, в том числе информируем всех о том, что происходит сейчас с Айдаром и со всеми арестантами по «делу 212».

Давайте сразу вопросы, может быть, у коллег по дискуссии, либо извне?

Меня зовут Катя, я тоже редакторка журнала DOXА. Мне интересно, какое количество времени вы посвящаете данному проекту, и сколько сил и времени у вас уходит на это в среднем?

На самом деле, мы ведь не одни, нас много, и люди активно помогают. Это здорово, ведь, как сказал один очень хороший человек, «если вы заберете одного, то придут 30 его друзей и родственников, а заберете второго, придет еще 30». А это уже экспоненциальный рост недружелюбно настроенных по отношению к происходящему людей. Поэтому все помогают по чуть-чуть.

Я несколько с другой стороны зайду. Все плохо.

Правда, потому что перспектива моей работы, учебы, кампании – просто выжить. В такой кампании, нельзя, к сожалению, просто обойтись силами волонтеров. Кому-то как минимум, надо поддерживать сайт, кому-то придется контролировать. Бывали уже несколько раз такие провалы, когда ты лежишь пару дней и ничего не можешь. А потом встаешь, общаешься — и, вроде, ничего.

Поэтому спасибо ребятам, которые с нами этим занимаются. Есть такие социальные поглаживания, когда вы встречаетесь и немножко друг друга гладите. Наша сегодняшняя встреча — тоже некоторое социальное поглаживание, потому что мы встретились и увидели, что все живые, всё классно. И дальше мы выйдем снова в онлайн и продолжим работать. Но это очень непросто.

Кстати, DOXA писала об этом статью: «Как бороться с выгоранием политических активистов».

А насколько вообще такие кампании завязаны на одного человека?

У меня сначала был тот же вопрос – кто у нас лидер? На самом деле, лидеров нет. Есть несколько условных драйверов: с десяток людей, которые постоянно чем-то занимаются, мы встречаемся, обсуждаем какие-то важные вещи, с которыми будем работать на следующей неделе.

Поэтому выпадение одного не страшно. У нас такое случается, типа, чуваки, сегодня вечером вот вообще никак не могу. Я или работаю, или умираю. Поэтому я говорю: сейчас один вечер поумираю, а потом утром я вернусь и всё будет классно. И правда возвращаюсь, и всё классно. Примерно так работаем. А все остальные подключаются в это время.

Меня зовут Надежда, я студентка Вышки. Задержание Егора Жукова очень сильно меня задело. Спасибо вам большое за вашу огласку и за то, что занимаетесь кампанией. Я вступила в вашу группу буквально с первых дней ее существования и до сих пор перманентно ее читаю. Но чем больше я нахожусь в этой группе, тем больше во мне укрепляется ощущение, что это ни к чему не приведет. Насколько вы верите, что все получится, что Егора наконец-то отпустят?

212-я статья, по которой хотят посадить Егора Жукова, не является статьей с пожизненным заключением, поэтому он в любом случае выйдет (сейчас Егор Жуков обвиняется в 280 ст. УК РФ за «публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности» — прим.). Я пришел в эту кампанию с мыслью, что мы действительно мало что можем сделать. Мы не освободим ребят, я до сих пор в это верю, их не отпустят завтра. Это правда. Простите меня, что я так говорю. Но мы можем повлиять на срок, ему могут дать условно. (На сегодняшний день на свободе уже несколько студентов — фигурантов «Московского дела»: Даниил Конон, Айдар Губайдулин и Валерий Костенок, — прим.)

Это практика российских судов. Вас никто не выпустит, в России меньше 2% оправдательных приговоров. Но могут дать минимальный срок. И вот этого мы действительно можем добиться, я в это верю. Вторая цель — статус политзаключенного, который мы им даём. Этот статус дает им привилегии в местах лишения свободы или в СИЗО. Их, условно, из-за того, что мы кричим везде, там не побьют. На них будут давить, но не побьют. Это наша заслуга. Ещё мы можем обеспечить их передачками, они будут нормально есть, нормально спать.

Это те вещи, которые мы реально можем сделать. Насчет этого я нахожусь в абсолютно оптимистичном настроении. Спасибо вам, тем, кто включился в кампанию и начал везде это распространять. Это правда очень важно. Мы пишем письма, мы отправляем ему [Егору Жукову — прим. DOXA] обеды, мы знаем, что он получит нужную книжку. И люди вокруг него тоже всё видят, и те, кто его охраняет, тоже это понимают. С ним будут нормально обращаться и, вполне возможно, дадут ему не 8 лет, а гораздо меньше.

Очень реалистичный, пессимистичный прогноз Никиты. У нас есть представители еще одной группы студентов, которые защищают своего политзаключенного. Маша Меньшикова из ИГ МГУ участвует в защите Азата Мифтахова, аспиранта МГУ, который уже больше полугода в СИЗО по непонятным обвинениям.

Маша, расскажи, как существование такой организации как Инициативная группа МГУ в вашем университете помогло вам запустить масштабную кампанию за Азата Мифтахова? Письмо в поддержку Азата подписали больше 1000 человек, в том числе всемирно известный лингвист Ноам Хомский.

Как вы знаете, МГУ – это первый вуз страны, поэтому именно у нас появился первый политзек. Скоро, наверное, у каждого вуза страны будет по своему политзеку. Кто знает, кто такой Азат Мифтахов? (Присутствующие поднимают руки.) Почти все! Вы знаете о первом деле Азата, когда ему пытались пришить изготовление бомбы. Дело развалилось еще до суда. За второе дело, когда он якобы бросил дымовую шашку в окно «Единой России», Азат Мифтахов сидит в СИЗО больше полугода.

Но у нас есть история успеха в борьбе за свободу политзаключенного. Мы смогли освободить его, и он не просидел ни дня в тюрьме по приговору. Это история Дмитрия Богатова — математика, выпускника МГУ, который держал узел ТОР: тогда ещё это было легально. С его IP-адреса были разосланы призывы к чему-то незаконному, что привлекло внимание правоохранителей. Мы постепенно, шаг за шагом, освободили его из СИЗО. Потом Богатова перевели под домашний арест. И в итоге с него сняли все обвинения. Человек был полностью юридически реабилитирован. (Tor – инструмент для анонимности, используемый людьми, стремящимися к приватности и борющимися с цензурой в интернете. Он работает, перекидывая соединение вашего компьютера с, например, google.com через несколько компьютеров-посредников, или ретрансляторов, что позволяет скрыть или изменить IP-адрес. — прим. ред.)

Мы надеемся повторить эту историю. И я бы хотела поразмышлять над вопросом: что будет после того, когда мы уйдем с улиц, наступит зима, новый год, и митинги закончатся? Митя задал очень хороший тон нашей дискуссии, когда рассказал о студенческом профсоюзе. Действительно, это то, что мы можем делать после митингов — объединяться в группы, которые долговечны. Я думаю, что это как раз то, что нам необходимо.

Если вы учитесь в МГУ, присоединяйтесь к Инициативной группе МГУ. Если вы учитесь в другом университете, создавайте свою группу, выходите на связь с профсоюзом «Community». Если вы преподаете, вступайте в профсоюз «Университетская солидарность».

Считаете ли вы, что руководство МГУ пытается сделать так, чтобы университет был вне политики?

Мне кажется, любой университет сейчас делает вид, что он вне политики. На самом деле, вопросы политизации студентов – это вопрос для будущей рефлексии: сейчас нам кажется, что все студенты политизированы, а на самом деле, нужно еще столько репостов и лайков, чтобы студенты действительно знали о политических преследованиях! Предстоит очень много работы.

Медийная кампания в защиту Егора Жукова отличается от кампании за Азата Мифтахова, как и реакция университетов. Например, ректор МГУ молчал, а потом тихо решил продавить поправки в устав МГУ, которые позволяли бы отчислять студента, привлеченного к уголовной ответственности. Я напомню, что уголовная ответственность – это не обязательно заключение в тюрьму, это может быть и штраф. Азат получил такой штраф по суду. Это были поправки, чтобы отчислить Азата из аспирантуры МГУ. Вот так отреагировал ректор Садовничий.

Передаю слово Виктории Скобеевой — преподавательнице МФТИ и МГУ, которая расскажет про успешную кампанию за повышение зарплаты в МФТИ.

Значит, тезисно отвечу, могут ли освободить Егора Жукова. Его делом сейчас занимается адвокат Илья Новиков, который добился не того развития сценария дела Оюба Титиева, которое планировал Кадыров. Планировалось, чтобы гражданин Титиев сгнил в тюрьме, по возможности с мучениями. И что произошло? За это дело взялся Илья Новиков, и дело развалилось. История успеха есть, занимаются те же самые люди, можно надеяться. Насчёт высказываний ректоров: мы видим, что все ректоры «отвалились». Не надо забывать, что позиция ректора и позиция университета — разные вещи.

Ещё я всё же быстро расскажу про кампанию за поднятие зарплат преподавателям МФТИ. Нам помогла публичность. Ведь, на самом деле, деньги, которые выделяются государством — совсем не те деньги, которые потом получаем мы. И вот если привлечь к этому процессу СМИ, а особенно неудобных журналистов вроде «Радио Свобода» или «Голос Америки», то те деньги, которые выделило государство, очень быстро обнаружатся. Да, потом лидер такого сопротивления получит от начальства, а вот остальным по-тихому повысят зарплаты. Вот и всё.

Спасибо, Виктория. Мы сразу перейдём к другой истории успеха от Ивана, выпускника Бауманки. Его коллегам удалось добиться того, чтобы университет перестал сгонять студентов на провластные акции [аплодисменты].

Я бы начал с более близких событий. Недавно у бывшего председателя Бауманского студсовета спросили насчет Даниила Конона. Что о нем думают? Почему университет никак не поддерживает? На что было сказано, что в нашем университете политика запрещена. Якобы Даниил Конон не является нашим студентом, потому что он в академическом отпуске. Это страшно, непонятно, чем занимаются в нашем институте студенческий совет, профсоюз.

Помню, во время активной фазы конфликта на юго-востоке Украины, в Москве активно проходили митинги «антимайдановского» движения. В это время один из моих товарищей был старшим по этажу в нашем общежитии и переслал мне сообщение, что профсоюз студентов выделяет деньги нашему общежитию на празднование Масленицы, а за это с каждого этажа по два человека должны отправиться на «Антимайдан». Это абсолютнейший цирк.

Я сделал скриншот этих сообщений и по взаимному согласованию отправил в комментарии паблика Лентач, который собирал такое. Студенческий совет и профсоюз активно мониторили комментарии на Лентаче, поэтому мне и моим друзьям начали поступать угрозы от администрации. Лично я был неофициально вызван в деканат на беседу, мой друг-староста этажа был исключен из старост, потому что не по-пацански поступил, видимо. Кто-то из моих друзей написал Марку Шеину, админу Лентача, и он быстро подтёр все комментарии.

В итоге, меня пригласили на какую-то беседу активистов, от которой я отказался, потому что не видел в ней смысла и чувствовал себя защищенным вот этой вот властью СМИ. И историю спустили на тормозах. Но выяснилась еще более интересная деталь: оказывается, кроме денег на Масленицу, можно было сходить на тот же «Антимайдан» или любой запутинский митинг и получить в профсоюзе матпомощь, отметившись у нужных людей.

Естественно, все эти практики после шумихи в СМИ прикрыли, включая матпомощь, и люди, которые зарабатывали таким способом были откинуты от этой кормушки, с тех пор стали с этим поосторожнее. После всех этих историй мы с друзьями попытались организовать некое подобие инициативной группы МГУ, назвались инициативной группой МГТУ и пытались влиять на внутренние дела университета, а сейчас присоединились к группе поддержки Даниила Конона.

Я из РЭУ им. Плеханова. У нас пока еще никого не забрали, но я думаю, что это временно. Может быть, даже меня заберут. А вопрос такой: есть ли смысл сотрудничать со студсоветами?

Конкретно в Бауманке студсовет — это сектоподобная организация. Если вы сейчас зайдете в какой-нибудь паблик, вроде «Студенческий совет МГТУ имени Баумана», вы там не найдете никакой информации о том, что они сделали. Он состоит исключительно из поздравлений друг друга с днем рождения. Я не понимаю, чем они занимаются. Кроме организации мероприятий, включая выезды-междусобойчики на бюджетные деньги, я там ничего не видел. Профсоюз — да. В профсоюзе, т.к. это денежная кормушка, студенты могут что-то получить, но про какую-то политическую борьбу там нет ни слова.

Если честно, в подобных ситуациях шумиха в СМИ реально спасает. Благодаря активно развивающимся сейчас маленьким медиа можно легко донести информацию и всё растает. Вот в деканат меня так и не вызвали, побоялись.

Интересно, что, когда начинали кампанию в поддержку Даниила Конона, единственный университетский паблик, который согласился опубликовать что-то об этом, был паблик мемов про университет BAUMAN MEMES. Мне кажется, это довольно частая история, когда в процессе такой борьбы вы находите неожиданных союзников.

И последний спикер, Леонид Шайдуров, расскажет про опыт организации профсоюза в школе.

Катализатором нашей ученической организации была фикция образования. Нам была нужна какая-то организация, потому что то, что происходило в средней школе, было омерзительно. После создания первого профсоюза сразу стали организовываться и другие школы, классы. Ну и последовали разного рода репрессии.

Касаемо моей школы: после первого нашего собрания на футбольном поле, директриса пришла и стала выяснять, согласованный ли митинг [смех в зале]. А сейчас меня приняли за вот такого неформального лидера, и за всю деятельность мне грозит ст. 280 УК РФ, а ещё теперь мне систематически звонят из Центра "Э".

Они вместе с психологами приходили в нашу школу и расспрашивали, какое будет будущее у нашей организации. Я же им ответил прямо: «У России будущего не будет, пока есть Центр "Э"». Всем спасибо.